М. Цветаева
Мой Пушкин

Наше действо - это рассказ о вторжении в душу ребенка стихии стиха. И рассказ о неумолимом ответном эхе, родившемся в этой душе. Незаурядной душе: ребенку ведь и самому предстояло стать поэтом, да еще выдающимся, решительно непохожим ни на кого на свете... Рассказ об удивительном вознесении к Пушкину! К его нежности! К его музыке! К его высоте!

Маленькая тайна... (эссе)

Весна началась рано. К середине марта снег уже почти ушел с улиц. И дни были по-летнему теплые. В скосившем к нашим лицам свои лучи солнце мы покидали Москву. Автобус, вместивший в себя целый кадетский корпус и нас, сидевших спиной вперед, едва выехал на дикую кольцевую дорогу, как потянулась печальная даль. За окном земля облилась синевой сырых и холодных небес. И вдруг – все позади. Безлюдная остановка, а вокруг – город, будто мы и не покинули столицу. И тут же парк. Справа – рябые высокие сосны; холодно; а их зеленым хвоинкам у самого неба, наверное, холоднее. Где-то впереди на стадионе играют дети. Дети вокруг нас.

Вот мы у маленького домика с табличкой «дом культуры», не зная точного адреса, мы бы никогда его не нашли. Внутри все обычно: много народу и мало диванчиков, большое зеркало и крошечный, никем не обслуживаемый гардероб. Людей много, и все, кажется, привыкли здесь бывать. А для нас этого места еще нет: закроешь глаза – и комната родная предстает.

Много молодых людей, также много стариков. Дети, взрослые – все вдруг сошли с мест и стеклись в маленький зал. Мы заняли места сбоку во втором ряду.

Сцены нет. В пустой комнате стоят ряды худеньких стульев; помимо главных створок в нее выходят еще две двери. Если в зале и есть окна, они закрыты черной тканью, а комната освещена ярким прожектором в углу и люстрой. Посреди пространства, отведенного для представления, стоит большой диван с высокой спинкой, а в углу – пианино. Люди прибывают нескончаемо долго. Их так много, что снова и снова приносят стулья и заставляют проходы между креслами. К тому времени, как все расселись, выйти было уже невозможно; как и дышать: десятки зрителей медленно, но жадно поглощали кислород, оставшийся в жарком закрытом зале.

И вдруг – начали. Заиграла негромкая музыка, и на сцену вышли шесть девушек. Они располагаются на диване и у пианино и, фактически, не покидают своих мест до конца вечера.

Они были совершенно разны: на спинке дивана, вполоборота сидела стройная, почти взрослая женщина с золотыми кудрями и небольшим горбатым носом на худеньком лице. Она сказала: «В красной комнате был шкаф.» Возле нее была девушка с овальным лицом и бледными мягкими глазками. В конце она читала стихотворение. И почти плакала. У пианино круглолицая девочка с черными глазами и очаровательными черными локонами. Такой, возможно, была когда-то сама поэтесса. На полу у дивана полусидела взрослая смуглая, с рельефным профилем девушка, читавшая слова матери Марины. Все они, одетые в одинаковые синие платья в цветок, на которых красиво лежали их аккуратные кудри, воплотили в себе – нет, не поэтессу – девочку, говорившие трогательные, забавные слова, а подчас слова, полные непонятной возвышенности и красоты чувств.

Диван стоял к нам торцом, и частично я видела только один анфас, два затылка и профили, и, когда юная Цветаева, с убранными в два пучка волосами и выразительным живым лицом, вдохновенно рассказывала тетке о цыганах, я ее не видела. Но ее голос я легко вспоминаю и сейчас. Она особенно и нежно произносила «Мой Пушкин». Все их голоса мне казались одним: если закрыть глаза, можно было, наверное, представить, что в зале единственная девушка читает вслух. Но, впрочем, вряд ли кто-то так подумал бы: они говорили текст, практически не сходя с места, но они играли голосом, как играют актрисы, но не чтецы.

Иногда у дивана появлялись мужчины – рыжий сын хозяина гостиницы, друг детства, Онегин из театра – и быстро пропадали, возвращая сцену Марине и ее Пушкину. Да, Пушкин определенно был где-то рядом, но это был Пушкин Цветаевой. С волнением и теплотой, сами смакуя слова, актрисы оживляли сокровенные строки и иногда были подобны шести вдохновенным ангелам, на которых хотелось долго-долго смотреть.

Мы видели сокровище, которое находится иногда в маленьких театрах – удивительный размах души, умещенной под низким потолком душного зала.

Через пару минут после действия я видела одну из игравших в фойе. На ней была белая футболка и брюки. Она смеялась.

«Не может быть», только подумала я. Неужели это так просто превратиться вновь в себя?

Прохладный вечер совсем потемнел. Парк, наполненный вожделенным воздухом, стал тих и замер.

На обратном пути, слегка качаясь в автобусе с парой усталых рабочих, мы смотрели, как лазурь льется в тусклый рыжий горизонт. Мои спутники с каким-то истомным удовольствием громко и редко перебрасывались короткими репликами. Путь бежал уже не столь стремительно, и, так же спиной вперед к Москве, мы плыли к ней через поздний мартовский вечер.

Наши долгие и ленивые сборы утром, когда компания то сходилась, то снова разбегалась, словно оттягивая вечер, стали мне же непонятны. Ведь, когда приезжаешь в это спрятанное в уютном сквере место, чувствуешь, как оно любимо людьми, как много оно значит для своих обитателей.

Когда таланты собираются под одной крышей, то чем меньше и незаметнее театр, тем живее в нем атмосфера, дух. Ощущение маленькой тайны, которую мы, зрители, разделили на один вечер с актерами, постановщиками – всеми, кто поддерживает в доме жизнь, согревало изнутри. С людьми это тепло разносится по разным дорогам. И, может быть, оттого теплая весна родилась в том году так рано.

Автор эссе ученица 8 класса ГБОУ школы №1273 Самарина Елена 15.03.2015 г.